Л.А. Шевцова-Споре

Мне довелось жить в академической квартире И.Е. Репина в Петербурге в течение трех лет — с 1897 по 1900 год. До этого я, девочка-подросток, училась в гимназии в Польше, где мой отец, полковник артиллерийской службы А.А. Шевцов (браг жены И.Е. Репина), находился на службе в армии. Но вот отца перевели в Подмосковье (в Нахабино), и я осталась без учебного заведения. Было решено отдать меня к дяде в Петербург, где я могла учиться вместе с младшей дочерью Ильи Ефимовича — Таней. Так и было сделано. Я стала ученицей Василеостровской женской гимназии.

Квартира художника в Академии была большая, просторная, во много комнат. Она находилась на третьем этаже и выходила окнами на Четвертую линию. Хорошо виден был большой мост через Неву (ныне мост Лейтенанта Шмидта) и далее пакгаузы и постройки Гавани.

Было где развернуться во вместительных апартаментах прославленного профессора Академии, а нам, детям, поиграть, потанцевать и порезвиться. Хорошо помню этот лучший в моей жизни период, вечеринки в семье Репиных, совместные игры и затеи, беседы и собрания молодежи.

Дом Репиных был открыт и доступен широкому кругу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех лиц, которых художник писал или рисовал, у него постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вечеринках, обыкновенно в субботу, собиралось по многу десятков человек. Особенно велики были собрания в день рождения хозяйки дома — Веры Алексеевны, родной моей тети по отцу.

Хорошо помню именитых людей, бывших завсегдатаями репинской квартиры. Это, в первую очередь, Василий Васильевич Матэ и Павел Петрович Чистяков. Оба жили тут же, при Академии. Квартира Чистякова была во дворе, в отдельном доме, а Матэ жил тут же, в самой Академии, где-то под нами. Эти двое бывали особенно часто, а Матэ заходил буквально по нескольку раз в день.

Частым гостем был вице-президент Академии художеств И.И. Толстой. Его квартира находилась в доме напротив нас, через дорогу. Помню его большой портрет, висевший у нас в гостиной. За длинные усы мы, дети, прозвали графа Толстого «академическим пауком» и часто втихомолку хихикали, отпуская по его адресу свои детские шутки.

Кроме примелькавшихся лиц художников, среди которых особенно запомнились молчаливый Серов и галантный Поленов, а также Остроухов, которые часто приезжали из Москвы, у Репина постоянно бывали писатели, артисты, деятели науки и культуры.

Из писателей хорошо помню Фофанова, которого иногда мы занимали разговорами, пока придет Илья Ефимович. Нередко поэт появлялся в сопровождении детей или жены. Раза два при мне приезжал Максим Горький, входивший тогда в славу. Помню рыжую красавицу Зинаиду Гиппиус и каких-то еще молодых писателей и поэтов.

Шумны и веселы были артисты. Очень часто бывал у нас актер Г.Г. Ге, племянник известного художника. Этот общительный, веселый и темпераментный человек был очень экспансивен и всегда что-то творил, выдумывал. Так как дочь Ильи Ефимовича, Вера, также была связана с театром, у них с Ге были особенно близкие отношения. Часто Ге приглашал Веру на какие-то гастроли в провинцию, обещал деньги и успех, но почти всегда это оказывалось проблематичным и неосуществимым. Не раз отцу приходилось выручать свою дочь и высылать ей деньги на обратный проезд до Петербурга. Вообще от бесконечных проектов Ге всегда отдавало какой-то аферой, и родители Веры, особенно мать, знали об этом и предостерегали ее от излишних увлечений. Несмотря на это, с ним было весело.

Нередко бывал у нас молодой артист Владимир Максимов, сын директора консерватории, сначала бывший правоведом (настоящая фамилия этой семьи, помнится, была Самусь). На одном из костюмированных вечеров у Репиных Максимов был неплохим Ромео и всех восхитил.

На подобных вечерах постоянным участником и нередко заводилой была Любочка Сазонова, дочь знаменитого актера Александринского театра. Она была любимой подругой Веры, и их всегда можно было видеть вместе. Илья Ефимович решил написать портрет Любочки в красном платье, но потом что-то охладел, портрет стал не выходить, и он заставил переменить платье. Любочка надела бежевое платье, и портрет, наконец, был закончен. По-моему, он был как-то засушен и не относится к числу удачных. Сейчас он находится в музее Ростова-на-Дону. Этот портрет был как бы отплатой за то, что Верочка провела лето на даче Сазоновых в Шувалове. Позднее знаменитый артист, отец Любочки, помню, приезжал к Репину благодарить его за исполнение и дар портрета.

На костюмированных театральных вечерах участвовала также энергичная и умная девушка, курсистка Бестужевских женских курсов Лида Кузнецова. Позднее она пробила себе дорогу в науке и, если не ошибаюсь, стала профессором Петербургского университета по кафедре истории.

Кузнецова умела веселиться. На одном из костюмированных театральных вечеров Репин заинтересовался ее эффектным костюмом — ярким платьем с большими цветами а-ля модерн. На руке молодой, красивой женщины сидел черный ворон. Художник так и написал ее в этом костюме, увлекшись сочетанием ярких цветов — черного с желтым. Позднее И.Э. Грабарь, писавший об этом портрете, по недоразумению упрекал Репина в увлечении модернизмом¹.

Большие знакомства у Репина были не только в театральном, но и в музыкальном мире. Он был близко знаком со многими музыкальными знаменитостями. Эти знакомства поддерживались связями брата — Василия Ефимовича, преподавателя Петербургской консерватории (по классу гобоя). Сам Василий Ефимович был, кроме того, музыкантом оркестра Мариинского театра, сочинял музыку и был, по-видимому, известен в высших музыкальных кругах. Быть может, этому способствовала слава его гениального брата.

Мы, дети, часто бывали в лучших петербургских театрах. Бесплатные пропуска нам были обеспечены через Сонечку Репину (дочь Василия Ефимовича) в оперный Мариинский театр и через Веру Репину и ее подругу Любочку Сазонову-Шувалову в драматический Александринский театр. Сама Вера позднее играла в Суворинском театре, где мы также бывали.

Насколько Илья Ефимович любил театр, говорит то, что он сам нередко выступал в любительских спектаклях. Сонечка Сазонова (дочь Василия Ефимовича) рассказывала мне, что Илья Ефимович успешно сыграл роль дворника в пьесе Н.Б. Нордман-Северовой. Его фотографии в этой роли появились в газетах и журналах. Сонечка говорила, что хотела подойти после спектакля к дяде и поздравить его, но сдержалась и не выказала себя. Дело в том, что все мы, близкие родственники Репина, были против его дружбы и знакомства с Нордман и ни за что не решились бы подойти к нему при ней. Так никто из нас ни разу не бывал в «Пенатах», пока была жива Нордман. Лишь только после смерти писательницы сначала Вера, а потом и другие дети переехали в Куоккалу.

Я еще не рассказала о том, как любил Репин, наряду с деятелями искусства, людей науки. В его доме часто можно было видеть таких корифеев отечественной науки, как Д.И. Менделеев и В.М. Бехтерев. У Менделеева брала частные уроки дочь художника Надежда, окончившая ранее фельдшерские курсы. Ее же лечил Бехтерев (Надя страдала шизофренией, постепенно перешедшей в острую форму).

Очень часто бывали у нас известный физиолог князь И.Р. Тарханов и его жена Е.П. Антокольская, племянница скульптора. Она была зубным врачом и лечила зубы всей семье Репина. С нею у Репина были самые дружественные отношения.

Нередким гостем при мне был известный врач-хирург Е.В. Павлов. Илья Ефимович писал его портрет и посвятил ему картину «Хирург Е.В. Павлов на операции». Картина эта возникла не случайно. Ученица Репина, М.В. Веревкина, сломала руку и лечилась в клинике Павлова. Репин навещал хвою больную ученицу. Кроме того, в больнице под наблюдением Павлова одно время находилась жена Ильи Ефимовича, Вера Алексеевна. Она болела печенью, и ей предстояла операция.

Из ученых припоминаю еще знаменитого в те годы историка Кареева, профессора, читавшего лекции в университете и на Бестужевских курсах. Он был очень импозантен и интересен. Помню, Лида Кузнецова рассказывала, что все бестужевки были страстно влюблены в интересного и речистого лектора и очень любили его предмет. Позднее Илья Ефимович написал портрет историка.

Из нечастых гостей отмечу посещение Репина известной пианисткой красавицей Софьей Ментер, а также генералом Драгомировым. Последнего, а также его дочь, С.М. Драгомирову-Лукомскую, Репин писал, и портреты их известны. Драгомиров был большой гастроном и любил выпить. Скромный стол Репиных украшался к его приходу набором всяких дорогих ликеров и коньяков.

Я намеренно рассказала прежде всего о внешней, показной стороне жизни в семье Репиных в последние годы столетия. Нам, детям, прежде всего бросалась в глаза эта шумная, веселая сторона быта. Не удивительно, что танцы и вечеринки запомнились мне ярче всего.

Вообще же своим детям Илья Ефимович, хотя и был занят, старался уделять как можно больше внимания. К сожалению, это никак не получалось. Воспитанием и хозяйством ведала мать семейства, Вера Алексеевна. Даже в обучении рисованию своих дочерей Репин почти не имел никакого успеха. Вера еще более или менее рисовала и писала красками, а две другие дочери так ничему и не научились. Припоминаю, как обиделась и была оскорблена Танечка тем, что отец в запальчивости вынужден был горько заявить:

— Ах, Танечка, какая же ты все-таки бездарность!

Больше Таня не принималась рисовать.

Иногда, большей частью в праздничные дни, Репин рисовал что-нибудь детям в альбомы, по их просьбе. Для этой цели у каждого из детей был заведен альбом. Кто просил нарисовать пожарного, кто матроса, и я помню рисунки на эти темы. Однажды кому-то из девочек Илья Ефимович нарисовал иллюстрацию к «Войне и миру» — момент, когда юная Наташа Ростова только что впервые выступила в своем розовом платьице на взрослом балу. Подобных рисунков было много.

Несмотря на многие недостатки в характере Веры, отец любил ее более других детей. Да и вообще это была любимица семьи. Энергичная, веселая, предприимчивая девушка, она бодрила всех и в полном смысле слова являлась душой семьи. С нею никогда не было скучно, и сам Илья Ефимович, помню, из всех детей выделял Веру именно за то, что ему самому было приятно побеседовать с нею — второй, молодой хозяйкой дома. Она могла принять кого угодно и без стеснения занимала беседой любого именитого гостя.

Свое, можно сказать, «привилегированное» положение Вера нередко использовала утилитарно и, в частности, применяла в щекотливом вопросе выпрашивания денег. И отец ей не отказывал.

Известна репинская простота в жизни и даже скупость. Действительно, он был очень неприхотлив, воздержан от всяких излишеств. Но это не была скаредность. Напротив, Репин мог неожиданно тратить большие деньги на разного рода благотворительные дела, как-то помощь молодым талантам, пожертвования на общественно полезные нужды и т. д. Помню многочисленные проявления щедрости и широты натуры художника во многих случаях общественной жизни.

При мне у Репина жили за его счет три молодых художника — ученики его мастерской при Академии: Вещилов, Чахров и Тряпичников. Им была предоставлена отдельная комната в большой казенной квартире Ильи Ефимовича, и они столовались за общим столом. Летом же художник брал их с собой на свою дачу в Здравнево.

Нередко за столом у Репина можно было встретить и других его учеников. Припоминается застенчивая фигура Шмарова, который очень конфузился и стеснялся, прежде чем сесть за общий стол. Мы, девочки, потихоньку фыркали в передники, не в силах удержаться от смеха, особенно когда однажды наш визави ел рис и давился им.

Репин презирал роскошь и всеми силами боролся с проявлениями барства. Любя все простое, он требовал и от нас простоты во всем: во внешнем поведении, одежде, пище. Помню, он сурово отчитывал нас за то, что мы отказывались от чечевичной похлебки. Я, например, впервые у дяди ела чечевичную похлебку; у нас, Шевцовых, ее никогда не готовили.

Иногда Илья Ефимович подшучивал, поедая гречку или чечевицу.

— Кто кого предал за чечевичную похлебку? — с хитрой улыбкой спрашивал он, намекая на известный рассказ из Библии, который мы с подробностями усвоили от него.

Семгу, шоколад, торты и прочие деликатесы Репин считал ненужной, праздной роскошью, а ананасы, апельсины и тому подобную снедь называл «азиатской роскошью».

Помню одно из посещений им нашей семьи в Москве. Мой отец знал вкусы Ильи Ефимовича, и мы приготовили гостю простой картофель в мундире и соленые грибы.

— Ах, Алексис, как хорошо! — похваливал Репин и с удовольствием уписывал простую картошку.

Илья Ефимович всегда носил простую, удобную одежду и желал, чтобы его дети одевались так же. К сожалению, это не всегда встречало их согласие. Например, Надя постепенно, в связи с развивающейся нервно-психической болезнью, стала проявлять склонность к странным, дорогим нарядам (деньги она брала из положенного отцом для всех дочерей капитала — по десять тысяч рублей). Отец вынужден был соглашаться с этими причудами. Но однажды младшая дочь Таня сама сшила себе какой-то странный халат, с претензией на показное пренебрежение к модам. Отец распалился, разругал дочь и с неудовольствием заявил:

— Давай сейчас же одевайся, едем покупать материю, сшей себе другую хламиду получше. Безобразие!

Вспоминаю крупный разговор Ильи Ефимовича с Верой. Она не выходила из ряда ординарных актрис, и отцу ее игра далеко не нравилась. Однажды он спросил ее — не знаю, с шутливым сарказмом или всерьез:

— Сколько ты получаешь в твоем театре? (Имелся в виду второстепенный театр, содержавшийся на деньги Суворина.)

— Ну, сколько — рублей пятьдесят, — ответила Вера.

— Знаешь, я тебе буду аккуратно выплачивать каждый месяц твои полсотни, только уходи, пожалуйста, из театра.

Вера к таким заявлениям относилась спокойнее остальных членов семьи: она знала слабость отца по отношению к ней и его отходчивость.

Вообще он не жалел для нее никаких средств, лишь бы некрасивая дочь хорошо устроилась и удачно вышла замуж. Помню, он много денег потратил на нее, когда она ездила во Францию и долго жила в Аркашоне.

Вера была ловка и хитра и нередко пользовалась этим. Так, она без стеснения таскала рисунки и акварели из папок отца и продавала их на сторону. Так как в Петербурге продавать их было неудобно, она иногда поручала мне в Москве продать их то Цветкову, то еще кому-нибудь. И уж совсем не стеснялась продавать рисунки из своих детских альбомов.

Из сказанного видно, что жизнь в семье Репиных была не без противоречий. Илья Ефимович приучал нас к точности, режиму и аккуратности. Мы вставали и ложились всегда точно, по «звоночному времени». Но как только Ильи Ефимовича поздно вечером не было дома (а это случалось зачастую), мы пользовались случаем и давали волю шалостям и забавам. Но вот слышался стук в передней, появлялся хозяин, и мы все давали стрекача в постели. Если же он замечал наш обман, то сердился.

Завтрак, обед и ужин тоже были всегда в одинаковое время. Помню, однажды будильник подвел — испортился. Обед опоздал. Вспыливший Илья Ефимович в сердцах трахнул будильник об пол и разбил его. Но так как гнев художника быстро проходил, то, помню, на другой же день он привез в дом несколько будильников — в каждую комнату по одному. В довершение конфуза они все ходили по-разному, что необычайно смешило нас, детей. С небольшими интервалами из разных комнат разносились звонки будильников.

Вставали мы рано утром. Всем надо было поспеть на уроки. Завтракали обычно молча. Было еще темно. Илья Ефимович завтракал вместе с нами. Завтрак был самый скромный: хлеб, сыр голландский, калачи и чай. Помню, иногда бывала ветчина — своя, из Здравнева.

До меня, по рассказам двоюродных сестер, у Репиных устраивались «четверги», проводились чтения, беседы, веселые игры. В мое время прием гостей приурочивался к каким-нибудь дням. Гостей бывало много. Устраивались танцы, инициатором которых всегда была Вера. Нередко в этих юношеских увеселениях принимал участие сам Илья Ефимович. Он лихо пускался в пляс, притопывал ногами, встряхивал густой шевелюрой. Иногда, когда мы пели, подпевал и он, подтягивал густым баском.

Такие вечеринки у нас, как правило, проводились регулярно по субботам. Этот день знали наиболее близкие нам друзья и приятели, они приходили к нам без всякого зова.

Окончился учебный год. Меня взяли домой, и с осени я стала продолжать учебу в Москве. Но и после этого мне приходилось не раз бывать в семье Репиных, а также видеть Илью Ефимовича и членов его семьи у нас в Москве, в Бутиковском переулке, позднее — на углу Арбата и б. Денежного переулка. Мы стали жить лучше — отец получил чин генерала.

После моего замужества я переехала в Ржев — место службы моего мужа, офицера кавалерийской части, где служили и мои братья. Ко мне нередко приезжала Вера Репина, гостившая у меня подолгу, иногда месяцами и даже по полугоду. Нередко ей приходили туда письма — от отца и от родных. Одно из таких писем Ильи Ефимовича, написанное на цветной открытке с его акварелью «Леший», сохранилось у меня до сего дня. Оно адресовано дочери Вере и датировано 13 мая 1907 года. В нем Репин с тревогой спрашивал о второй дочери — Надежде, пропавшей из дому и не дававшей о себе знать.

После возвращения с Урала, где она работала фельдшерицей (на переселенческом пункте в Челябинске), Надя совсем зачудила, и ее психическая неполноценность стала известна всем и ясно видна с первого взгляда.

В тот раз, в Ржеве, Илья Ефимович запрашивал старшую дочь, не знает ли она, куда запропастилась Надя, как и куда ей выслать деньги. Но мы не знали, где пропащая, и ничего не могли ответить.

Другой раз Надя также без всякой видимой причины отправилась в Киев и потом так же внезапно вернулась.

Несколько раз мне удалось побывать в Здравневе, и я хорошо знаю этот период жизни и деятельности Репина. Здравнево было большое, но очень запущенное имение. В 1905 году Репин пожертвовал его в пользу народа, оставив себе только жилую постройку и хутор. Последним жителем Здравнева из семьи Репиных была дочь Татьяна и ее семья. Они прожили там до 1930 года, после чего переехали к художнику в Финляндию. Большое участие в судьбе Татьяны Ильиничны и в разрешении ей выехать за границу приняла Екатерина Павловна Пешкова, жена А.М. Горького.

Таким образом, все дети Репина, в конце концов, переселились в «Пенаты». Семья собралась опять вместе. Репин дождался своих правнуков, которых страстно хотел видеть.

Что касается семьи Шевцовых, то, как известно, Репин впервые вошел в нашу семью в середине шестидесятых годов прошлого века. За шестьдесят пять лет дружеских отношений с Шевцовыми художник переписал и перерисовал многих членов этой семьи.

Когда девятнадцатилетний Репин впервые появился в стенах Академии художеств, с ним очутился там же мой дядя, Александр Шевцов — сын петербургского архитектора Алексея Ивановича Шевцова, выученика той же Академии. Молодые люди познакомились, и Репин стал бывать у нас. Он познакомился со всеми детьми архитектора: Софьей (в дальнейшем — жена брата художника, Василия), Алексеем (мой отец) и Верой, своей будущей женой.

Не прошло и года, как Репин написал чудесную картину, в которой фигурируют оба сына архитектора. Картина называется «Приготовление к экзамену». Оба персонажа картины, вместо того чтобы заниматься науками, сибаритствуют и бездельничают; старший брат, Александр, в ленивой позе лежит на диване, а Алексей, мой отец, посылает воздушный поцелуй девушке, выглядывающей из окна противоположного дома.

Не раз писал Репин многих членов нашей семьи. Известны портреты моих деда и бабушки — Алексея Ивановича и Евгении Дмитриевны, в девичестве Губаревой. Публиковались также портреты моих родителей. Особенно удачна семейная картина «На дерновой скамье», где изображены на фоне прекрасно написанного пейзажа под Петербургом, в селе Красном, оба моих деда, оба родителя, жена художника и его дочери — Верочка и Наденька.

Недавно я впервые познакомилась с фотографией, на которой снят неопубликованный рисунок Репина, изображающий моего отца в мундире полковника артиллерии и дочь Ильи Ефимовича Веру. Рисунок относится к концу девяностых годов и, как я предполагаю, исполнен в один из приездов моего отца к Репину в Петербург.

Иногда Илья Ефимович рисовал моих родных в качестве натурщиков для этюдов к своим картинам. Например, мой отец позировал для «Запорожцев». С него же писана картина «Гайдамак». Репину очень нравились длинные усы моего отца.

Широко известна также тщательно написанная картина «За чайным столом», в которой отражена семейная сцена в доме младшей дочери художника — Татьяны Репиной, по мужу Язевой.

Хорошо вышла на этой картине внучка художника Тася. Ее младшая сестренка — грудной младенец Любочка, названная в мою честь, сидит на руках у няни. Любочка умерла в раннем возрасте.

Припоминаю еще картину «На меже», где изображена жена художника с двумя дочерьми на переднем плане, Верой и Надей, и вдали няня с Юрой на руках. Эта картина побывала на передвижной выставке, и с тех пор ее не видно.

Не помню точно, рисунок или фотография висела на стене репинской столовой, между окон. Рядом висела картина, изображающая собаку Пегаса (другой «портрет» этой же собаки был исполнен на печи здравневской усадьбы).

Не знаю, какова судьба хорошо запомнившейся мне картины, где изображен смертельно раненный офицер русско-японской войны. В Петербурге знали, что в лице раненого был изображен сын генерал-губернатора столицы Зиновьева, погибший на войне.

Помню также большой портрет углем дочери Веры, висевший рядом с знаменитым портретом В.А. Серова, также исполненным углем. Оба они были, кажется, одинакового размера. Вера была нарисована сидящей в профиль, с книгой в руке.

Вспоминаю нашумевший в Петербурге портрет красавицы Корево. В столице все знали, что на портрете запечатлена незаконнорожденная дочь великого князя Николая Николаевича. Возможно, что именно этим объясняется ее девичья фамилия — Николаева. Портрет был выполнен замечательно и всех пленял. Позднее он попал на американскую выставку и остался в Америке².

Помню портрет замечательной красавицы по фамилии Гауш. Я была просто влюблена в эту даму, настолько она была привлекательна. Портрет был исполнен, кажется, пастелью. На голове Гауш была черная бархатная шляпа, она была одета в красную блузку. Гауш неоднократно участвовала на наших костюмированных балах.

Поделюсь любопытной деталью из истории создания одной из картин Репина — «Монахиня»³. Речь идет о монахине, писанной с сестры жены художника — Софьи Алексеевны Репиной (жены брата Репина, Василия Ефимовича). Сначала был написан ее подлинный портрет с натуры в бальном платье. Потом художник почему-то поссорился со своей свояченицей и в отместку переписал ее монахиней. Я рассказала как-то об этом научным сотрудникам Третьяковской галереи, а потом мне рассказывали, что будто бы портрет подвергался просвечиванию рентгеном и на снимке действительно был обнаружен изначальный портрет женщины в бальном платье.

Вообще в нашей семье знали о давней зависти моей старшей тетки к своей сестре Вере. Ведь когда юный Репин впервые появился в нашей семье, родители догадывались об истинной причине столь частых визитов молодого ухажера. Вероятно, они думали о старшей дочери — ровеснице художника. Каково же было изумление семьи, когда через несколько лет оканчивающий Академию художник сделал предложение младшей дочери архитектора, еще не окончившей институт, совсем по виду девочке. На долю же старшей достался спустя несколько лет младший брат художника — оркестрант петербургского оперного Мариинского театра. У них родилась дочь, названная именем матери, в годы юности балерина, запечатленная в замечательном портрете Третьяковской галереи⁴. Софья была мне ровесница и двоюродная сестра. Помню, она приезжала в Петербург из подмосковного села Нахабино, где стоял артиллерийский дивизион моего отца. Припоминаю, что приблизительно тогда же Софью (в замужестве Сазонову) писал маслом также сын художника — Юрий. Портрет находился в семье Сазоновых до смерти матери.

При мне, в конце девяностых годов, Репин был сильно занят картиной «Искушение Христа» («Отойди от меня, сатано»). Помню, он говорил, что этот сюжет был давней его мечтой. Картина была уже закончена, но потом сильно пострадала от пожара в здании Академии художеств. Говорили, что по ней, уже помятой в узких коридорах и разостланной после ликвидации пожара на полу, пробежала собака и на не вполне просохшем холсте остались следы ее лап в виде грязных пятен. Раздосадованный художник уничтожил холст.

Помнится, для Христа в этой картине позировал В.Г. Чертков, для дьявола — артист В.Н. Давыдов.

Сообщаю в заключение, что на акварельном портрете 1896 года изображена не Надя, как было опубликовано, а Вера Репина⁵. Это — одно из замечательных произведений великого портретиста, и ошибиться в подлинности изображения мне, ближайшей родственнице, невозможно.

Примечания

Воспоминания написаны для настоящего сборника.

Людмила Алексеевна Шевцова-Споре (1876—1965) — племянница В.А. Шевцовой, первой жены И.Е. Репина.

1. Портрет «С черным вороном» был написан в 1901 году. Экспонировался на 30-й передвижной выставке в 1902 году. По мнению И.Э. Грабаря, портрет «написан не без задней мысли быть на высоте «модернизма», завезенного в Россию на рубеже двух столетий и особенно культивировавшегося в стенах Академии в начале 1900-х годов. Тогда-то вошли в моду лилия и всякие фантастические одеяния» (Игорь Грабарь. Репин. Т. 2. М., Изогиз, 1937, стр. 249).

2. Портрет Е.Н. Корево (1900) был экспонирован в 1904 году на Всемирной выставке в Сан-Луи. О портрете Корево см.: «Художественное наследство», т. 2, стр. 240—242. Там же воспроизведен портрет.

3. Картина «Монахиня» (портрет сестры жены художника С.А. Репиной) написана в 1878 году. Находится в ТТГ.

4. Портрет С.В. Репиной-Сазоновой написан в 1900 году.

5. Речь идет о портрете 1896 года, исполненном акварелью. Находится в ГРМ.