В.Ф. Булгаков. О И.Е. Репине и его друзьях

Когда в августе 1906 года, по окончании гимназии в Томске, в Сибири, я приехал в Москву, среди московских достопримечательностей меня привлекал также дом Л.Н. Толстого в Хамовниках.

С моим гимназическим товарищем Толей Александровым, будущим композитором, лауреатом Государственной премии и профессором Московской консерватории, мы посетили дом, или, вернее, двор дома, знаменитого писателя в яркий, солнечный день конца августа. Не встречая ни дворника и никого другого, кто бы нам помешал, обошли парк, поднялись на террасу, заглядывали в окна первого этажа и страшно обрадовались, увидев на стене в одной из комнат портрет Гейне, — обрадовались не Гейне, а тому, что все же открыли что-то определенное в таинственном и, по-видимому, пустовавшем доме.

Несколько позднее, но тоже еще в теплую погоду, я один посетил дом, дерзко позвонил и обратился к вышедшей на звонок даме в зеленом бархатном платье и с длинной золотой цепочкой часов, тянувшейся от шеи до пояса, с просьбой... об автографе Льва Толстого.

Как я установил только через несколько лет путем личного знакомства, открывшая мне дверь дама была женой старшего сына Толстого, Сергея Львовича, Марией Николаевной.

Увидев незнакомого студента — любителя автографов, добрая Мария Николаевна не прогнала его, не захлопнула дверь перед его носом, а предложила ему зайти через несколько дней, когда вернется временно отсутствовавший Сергей Львович, и обратиться с просьбой об автографе к нему, что я и выполнил.

Сергей Львович, суховато и даже немного надменно принявший меня в своем кабинете, заявил, что он не имеет возможности выполнить мою просьбу, и посоветовал написать самому Льву Николаевичу в Ясную Поляну.

Я простился и тотчас приступил к выполнению совета Сергея Львовича. Купивши цветную открытку с репродукцией известной картины Репина, изображающей Толстого во весь рост, в лесу и босым (1891), я приложил ее к письму, в котором писал, что я обращаюсь ко Льву Николаевичу по совету Сергея Львовича и что прошу его не отказать в любезности подписать и выслать мне обратно прилагаемую открытку.

Все это я отправил в Ясную Поляну.

Возможно, что ссылка на Сергея Львовича содействовала успеху... или полууспеху моего послания. Почему полууспеху? Судите сами! Через несколько дней получаю письмо из Ясной Поляны, подписанное: «Мария Оболенская». Дочь Толстого Марья Львовна, возвращая мне открытку с репродукцией картины Репина, пишет:

«Лев Николаевич никогда не подписывает этого портрета, но если Вы пришлете какой-нибудь другой, то он его с удовольствием подпишет».

Итак, надо добиваться полного успеха.

Покупаю другую цветную открытку с репродукцией мрачного по настроению и очень темного по колориту, заплывшего краской репинского акварельного портрета пишущего Толстого, в черной блузе, и посылаю в Ясную Поляну, подчеркнувши в письме (воображаю, как это подчеркивание «обрадовало» Льва Николаевича!), что это — «тоже репинский портрет».

Толстому, должно быть, нечего было делать — не возвращать же второй портрет! — он подписал открытку и выслал мне.

Так получено было лишнее подтверждение, что Л.Н. Толстой, в общем исключительно высоко оценивавший репинское творчество, не любил своего «босого» портрета работы Репина. И ведь известно, как он об этом портрете отозвался:

— Спасибо Репину, что он оставил мне хоть штаны!..

Да, репинские портреты Л.Н. Толстого, иногда артистически выполненные, не всегда отличались сходством с оригиналом.

Таково было мое первое «столкновение» с именем великого художника — И.Е. Репина.

Впервые я встретил Илью Ефимовича в 1911 году, в вегетарианской столовой в Газетном переулке (ныне улица Огарева) в Москве. Вегетарианская столовая помещалась в прекрасном старинном особняке князей Шаховских, ныне не существующем. В течение долгих лет она служила центром общественной и пропагандистской деятельности московских единомышленников Л.Н. Толстого.

Однажды я посетил квартировавшего в том же здании председателя вегетарианского общества, друга и биографа Л.Н. Толстого П.И. Бирюкова и затем вместе с ним отправился в столовую обедать. В небольшом аванзале, из которого двери направо и налево вели в просторные помещения столовой, навстречу нам попался невысокий, прилично, но скромно одетый в светло-коричневую просторную пиджачную пару старичок с седой бородкой клинышком.

— А-а, Илья Ефимович! — воскликнул радостно Павел Иванович. — Как поживаете? Какими судьбами в Москве? Как приятно встретить вас в нашей столовой.

Старичок приветливо поздоровался с Павлом Ивановичем и со мной.

— Да вот пообедал у вас. И, знаете, как тут у вас все вку-у-усно! — вымолвил он, «с аппетитом» протягивая это «у» в слове «вкусно».

И тут мне вдруг ясно стало, что передо мной стоит не простой смертный, а один из величайших русских художников Илья Ефимович Репин. Это так поразило меня, что я уже не слыхал, о чем еще говорил Бирюков с Репиным, и только ненасытными жадными глазами глядел на Илью Ефимовича, образ которого так резко и ярко врезался тогда в извилины моего мозга, что и сейчас, почти через пятьдесят пять лет, стоит передо мной как живой.

Миг — мы снова пожали руки друг другу — и старичок исчез, а мы с Бирюковым уселись за стол, чтобы заказать себе обед, причем я чувствовал себя так, словно солнечный луч прошел через мою душу и оставил ее радостно ошеломленной и взволнованной.

Долго еще после этой встречи я жил, если можно так выразиться, в репинской атмосфере, чему обязан знакомству моему с семьей Л.Н. Толстого и позднейшей музейной деятельности. И тут мне хочется прежде всего рассказать о двух хорошо известных мне женщинах, к которым Ренин питал исключительно высокое чувство уважения и прочной сердечной привязанности. Я имею в виду Татьяну Львовну Толстую (в замужестве Сухотину) и друга семьи Толстых Софию Александровну Стахович. Репин выделял только их двоих из среды всех известных ему представительниц «высшего» общества, испорченных, как он выражался, «варварской, обезьяннической цивилизацией»¹.

Татьяна Львовна, умная, любезная и обходительная, веселая и остроумная и ко всем доброжелательная, всегда и везде пользовалась всеобщей любовью. От природы некрасивая, она привлекала полным жизни выражением лица и сходством с отцом. Такой она была и в ту пору, когда я ее знал и когда она была уже пожилой женщиной, и такой, без сомнения, знавал ее в годы молодости, именно в восьмидесятых и девяностых годах, и И.Е. Репин. Татьяна Львовна испытала благотворное влияние отца, к которому она относилась с глубокой любовью, и была доступна самым серьезным, далеко не «девичьим» интересам. Она одна, с ее тактом, умела одинаково удачна находить душевный подход и к отцу, и к матери, даже в пору их расхождения. Я убежден, что если бы в 1910 году старшая дочь Льва Николаевича и Софьи Андреевны жила постоянно в Ясной Поляне, то она нашла бы способы предотвратить тяжелую семейную драму, стоившую жизни Толстому.

Т.Л. Толстая обнаружила известное литературное дарование, составив интересную книжку «Друзья и гости Ясной Поляны». В молодости вела чудесный по благородству тона, интимный, душевный, искренний дневник, многие страницы которого свидетельствуют, с одной стороны, о нежной привязанности ее к отцу, с другой, трогательно и целомудренно рисуют первое романтическое увлечение юношей Мещерским. Дневник этот недавно издан был на французском языке в Париже, с предисловием Андре Моруа.

Татьяна Львовна проявила и незаурядные способности художницы. Она посещала в молодости Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, где учителем ее был художник Н.А. Касаткин. Одно время брала уроки живописи у Репина и, помню, рассказывала мне, что Репин завидовал ее способности, портретируя, схватывать сходство.

— Впрочем, — добавляла Татьяна Львовна, — это не надо понимать буквально. Репин был большой льстец!

Поправка эта — едва ли только не дань скромности со стороны Татьяны Львовны. Известно, что ей принадлежит один из наиболее удачных по сходству портретов Л.Н. Толстого. В Доме-музее Л.Н. Толстого в Москве хранятся также портреты Н.Н. Страхова и С.И. Танеева работы Т.Л. Толстой.

Татьяна Львовна была другом всех художников, посещавших Ясную Поляну: Репина, Ге, Трубецкого и других.

Все обаяние Татьяны Львовны отражено в большом, прекрасном портрете ее, написанном Репиным в 1893 году и являющемся одним из главных украшений яснополянского Дома-музея.

Увлекшись впоследствии светской жизнью, отвлекаемая семейными обязанностями, Татьяна Львовна, к сожалению, забросила занятия живописью. Тут она разделила участь всех детей Льва Толстого: будучи почти все так или иначе одарены от природы, они резко отличались от отца, поражавшего даже в преклонном возрасте своим трудолюбием, в одном отношении: мало работали в избранных ими областях искусства.

О чувстве, внушенном Татьяной Львовной Репину, можно судить по ее переписке с Репиным, частично опубликованной. Репин в своих письмах к старшей дочери Толстого открывает, можно сказать, всю душу — часто бурную и страстную, — но нигде и никогда не переходит границы должного уважения и такта. Он гораздо менее сдержан в письмах С.А. Стахович, в отношения его к которой примешивался до известной степени элемент влюбленности. «...Если бы я был помоложе, я бы влюбился в нее», — признавался Репин в 1892 году в письме о Зосе Стахович той же Татьяне Львовне². И через тридцать лет с лишком, в 1924 году, уже в письме к самой С.А. Стахович, Репин вспоминал о том, как он, встретив ее в первый раз, «неожиданно влюбился» в нее³. Но Татьяна Львовна, очевидно, представлялась Репину в чем-то стоящей выше Зоси, внутренне серьезнее, содержательней и духовней.

В высокой степени интересно и характерно, что именно в одном из писем Татьяне Львовне мы находим знаменитое в своем роде и по содержанию и по форме заявление Репина о том, в чем расходятся его взгляды с мировоззрением Л.Н. Толстого. «...В свободные часы мечтаю, — писал Репин 20 августа 1891 года, — что встречу же, наконец, и я такую женщину, в которую влюблюсь уже на остаток жизни, серьезно и безраздельно!.. Каков старикашка! Слышал бы это Лев Николаевич, что бы он подумал. Надеюсь, Вы этого никому не расскажете. Ведь я об этом уж много лет мечтаю и, признаться, теперь уже и не верю в осуществление этой мечты. Мне пора уже в альтруисты. Но на аскетизм я не способен, мне так надоедает эта возня с самим собою. Жизнь так прекрасна, широка, разнообразна; меня так восхищает и природа, и дела человека, и искусства, и науки, и колоссальные дела силами природы»⁴.

Зосе Репин не стал бы писать об этом. Тут возбуждаются слишком глубокие вопросы: Зосе, пожалуй, трудно было бы их одолеть.

София Александровна Стахович была красивой, хотя и невысокой ростом, интеллигентной, живой, литературно образованной светской девушкой.

— Фрейлина обеих императриц! — бывало, говорила о С.А. Стахович с восхищением в более поздние годы жена Л.Н. Толстого Софья Андреевна.

В 1891 году Репин сделал углем интересный портрет С.А. Стахович, считающийся одним из лучших его произведений. В портрете переданы и красота, и благородство, и все обаяние молодой Софии Александровны⁵.

Лицо Зоси, тонко и точно очерченное, казалось принадлежащим не русской, а польской девушке. Она всегда была тщательно и аккуратно одета. Манеры ее были полны достоинства и изящества. Барство и аристократизм заметно подчеркивались. Недаром Толстой упрекал Стаховичей в каком-то нарочитом, искусственном аристократизме, не отвечающем реальному положению. А Репин тоже, под сердитую руку, однажды выразился о Софии Александровне, что «сердце у нее засушено и очерствлено аристократизмом»⁶. Надо сказать, что это так и было. О душевности, дружественной открытости и простоте Татьяны Львовны тут говорить не приходилось.

В беседах С.А. Стахович проявляла особый интерес к литературе. Она хорошо знала классическую русскую литературу и громко восхищалась Львом Толстым как художником, но только как художником. Подобно своему брату Михаилу, небезызвестному общественному деятелю и камергеру, она любила удивлять слушателей, цитируя наизусть длинные отрывки из «Войны и мира». И Лев Николаевич знал, что не может доставить ей большего удовольствия, как поговоривши с ней о Пушкине или о другом писателе-классике. С изобразительным искусством София Александровна была менее знакома.

И Т.Л. Толстая и С.А. Стахович дожили до преклонного, восьмидесятилетнего возраста. Татьяна Львовна вышла замуж за М.С. Сухотина, незадолго до первой мировой войны овдовела, мужественно и безропотно несла тяготы переходного времени, работая то в яснополянском, то в московском музее Толстого, и в 1950 году скончалась в Италии, куда последовала за своей дочерью, вышедшей замуж за итальянца Альбертини.

С.А. Стахович скончалась в 1942 году. Отношения с Репиным разладились у нее за много лет до смерти, по-видимому, из-за какой-то вольности, допущенной художником в одном из его писем. (Кстати, письма И.Е. Репина С.А. Стахович, за исключением некоторых, сгорели.)⁷

Проживая за границей и заведуя Русским культурно-историческим музеем в Праге-Збраславе, я снова дышал репинским воздухом, или, точнее, имел дело с творениями Репина. При музее существовала картинная галерея, составленная из работ старых и новых русских художников. Жившие еще художники дарили музею свои картины. С просьбой о передаче в музей произведений старых художников я обращался к их наследникам. Помню, писал Ю.И. Репину и ходатайствовал перед ним о присылке своей работы и о передаче в музей хотя бы самого скромного из творений его великого отца. Юрий Ильич поставил вопрос о продаже музею своих и отцовских работ, но денег у музея не было. Позже, накопивши кое-какие средства, музей приобрел за небольшую сравнительно сумму у Комитета помощи туберкулезным студентам замечательную пастель И.Е. Репина «Мальчик с ломтем хлеба». Рисунок, подаренный Комитету дочерью художника, Верой Ильиничной, изображал «беспризорного» старого, «благополучного», довоенного и дореволюционного времени. Одичавшие и опустошенные глаза изголодавшегося ребенка смотрят вам прямо в душу. Рисунок, вместе с многими другими художественными произведениями, отправлен был мною по окончании Великой Отечественной войны в Советский Союз и находится сейчас в Третьяковской галерее.

В Праге проживал инженер М.Г. Стефанович, представитель Веры Ильиничны Репиной по продаже доставшихся ей после смерти отца его произведений. С помощью Стефановича в Збраславе была устроена в 1936 году выставка картин И.Е. Репина. «Гвоздями» этой выставки были: автопортрет молодого И.Е. Репина (1877), замечательный портрет бывшего директора императорских театров С.М. Волконского и портрет А.С. Пушкина (по Тропинину). Выставлены были также акварельные рисунки «Первый поцелуй», «Могила казацкого атамана Сирко», иллюстрация к «Песне о купце Калашникове» и другие.

Я восхищался в особенности портретом Волконского. Выдержанный в основном в двух тонах — палевом и черном (Волконский изображен в черном сюртуке), портрет поражал красотой, изяществом. Позже он был выставлен в витрине одного большого магазина на площади Вацлава, привлекал к себе всеобщее внимание и, наконец, ушел, по-видимому, в частные руки. Жаль, если Родина потеряла это блестящее творение великого художника!

Примечания

Воспоминания написаны для настоящего сборника.

Валентин Федорович Булгаков (1886—1966) — общественный и литературный деятель. Был последним секретарем Л.Н. Толстого. Ряд лет заведовал Музеем Л.Н. Толстого в Москве. Живя в 30-х годах в Чехословакии, основал в Збраславе, близ Праги, Русский культурно-исторический музей. Автор книг «Л.Н. Толстой в последний год его жизни», «Жизнеописание Л.Н. Толстого в письмах его секретаря», «О Толстом» и многих других. Последние годы жил и работал в Ясной Поляне.

1. «Художественное наследство», т. 1, стр. 208.

2. Там же, стр. 210.

3. Там же, стр. 201.

4. Там же, стр. 208.

5. Портрет хранится в ИРЛИ АН СССР.

6. «Художественное наследство», т. 1, стр. 210.

7. Потеряв с революцией привилегированное положение, Софья Александровна жила очень скромно. В начале двадцатых годов она приглашена была мною на службу в Государственный музей Л.Н. Толстого в Москве и аккуратно выполняла разные второстепенные работы. Позже получала небольшую пенсию. После ее кончины в ее скромной комнате обнаружены были три работы Репина: портрет ее отца (небольшой рисунок). «Парк в Пальне» (живопись маслом) — имении Стаховичей в Орловской губернии и портрет знаменитой итальянской актрисы Элеоноры Дузе (уголь), созданный Репиным почти одновременно с портретом С.А. Стахович и в той же манере (современники единодушно указывали на сходство С.А. Стахович с Дузе). Все это унаследовали две племянницы С.А. Стахович, быстро «реализовавшие» наследство. Портрет А.А. Стаховича поступил в Музей Л.Н. Толстого в Москве. Картина «Парк в Пальне» (пейзаж, вообще редкий в творчестве Репина) была приобретена известным московским коллекционером доктором литературоведения И.С. Зильберштейном. — Прим. В.Ф. Булгакова.