[Ответы на вопросы]

Ваши вопросы действительно очень интересны, милейший Иосиф Эдуардович. И некоторые хотя и не в моей компетенции, но я не откажу себе в удовольствии поболтать с вами, авось меня за это не станут строго судить специалисты.

[...] Театр. Сколько писалось об этом излюбленном развлечении человечества. И могу ли я сказать что-либо новое? Самое универсальное, самое сильное из всех воздействий на сборища. У всякого «общества» — свой... От грандиозного храма высоких религиозных потребностей до кафешантана — на все вкусы... Интереснее могут быть только митинги.

Роль актера? Мне посчастливилось видеть замечательных актеров. Я не забуду, как зрительный зал забывал все: и место, и автора драмы, и замершую тысячную толпу, и всякий самого себя и тем паче декорации... В щемящей тишине только клокочущих артерий какой-то могучий исполин высоким подъемом своего чувства держал все это множество в своей власти и заставлял его благоговеть, рыдать или безумно хохотать... Таковы были: Пров Мих[айлович] Садовский, В.В. Самойлов, Васильев 2-й, Шаляпин, Сальвини, Дузе, Ермолова и другие великие артисты, носители в себе великого Духа человечества...

Ну вот сейчас и о режиссере.

Это капельмейстер оркестра. Самый превосходный оркестр может сбить с толку недалекий дирижер. И чтобы создать хороший оркестр, нужна дьявольская энергия и много, много трудов, терпения, знания, умения и настойчивости... Вот видите, все это общие места, и все это вы слышали много раз от многих людей... Разумеется, как во всякой профессии, личное творчество терпится нами и высоко ценится только у гениальных натур. Да, великая миссия обаять гениальное создание, изучить и держать его в своих пятернях. Провести его так, как мыслил гений... — самому надо быть гением... Великая редкость Станиславские — как и все великое в жизни — посредственного человечества. Но, ради бога, молчите и не говорите этого громко... Столько теперь есть посредственных режиссеров, которые прежде всего наступают на пятку начинающему автору, накидывают ему аркан на шею; удаляют его в карцер и начинают хозяйничать в его создании... При этом у этих режиссеров есть свои излюбленные идеи, с которыми они так носятся и так бросаются на всякий подходящий и неподходящий даже случай, чтобы себя показать: вот как я понимаю намерение автора (впрочем, где автору!). Это только я, я и я. Слушайте и разумейте — я вас в люди вывожу. Автору не трудно «забить глузды». Он счастлив, что его взяли, наконец... Но вот кого режиссеры готовы дисциплинировать плетьми — это актеров!!! Каждый лицедей имеет претензию — своей личности... Подите-ка внушите этим анархистам, что они только рядовые. И чем чище они маршируют под диктовку режиссера, тем ярче выступает та идея, для которой только и стоит затратить все эти средства, и что ж...

«Публика не ценит? Не понимает? Тем хуже для публики. Искусство выше толпы, и пусть она доразовьется, чтобы смаковать те живописные эффекты чисто декадентской живописи: эти примитивные холсты, эти архаические позы, эти бесформенные ситуации... О, в этом будущее искусства. Это ново! Это гениально!.. И это так думаю я, режиссер». — Не похоже на правду? — Тем лучше.

Вы желаете знать мое мнение о балете? — Я совершенный профан в этом искусстве. И когда милые барышни семенят на носках и, вытягивая высоко ногу, ставят прямой угол к своему торсу, мне делается так скучно и так жаль этих добросовестно откалывающих все одно и то же, одно и то же... Главное, это так казенно и так некрасиво...

Танцы характерные я люблю, в них много огня, жизни, души...

Лезгинка, мазурка, краковяк, трепак, сальторелла... Ах, вижу, вы скучаете и жалеете о своем вопросе — мы тратим время. Баста.

Перейдем к главной теме вашего визита — Академии художеств.

Признаюсь вам, с тех пор, как А[кадемию] х[удожеств] оставил Иван Иванович Толстой¹, она потеряла свой светоч и погрузилась в тьму и спячку. Сосет свою лапу и сквозь дрему думает: как бы кто чего нового не затеял и не обеспокоил бы их дремоты.

С тех пор как Академия художеств отнеслась даже к очень насущному вопросу техники живописи² и ее средствам — сделала вид, что ей это не нужно. (Наши деды без этих техник и химий [неразборчиво] красками писали и чины и ордена получали и шитье на воротниках носили, по установленному рангу.) С тех пор я дал себе слово: не ездить более даже на ежемесячные собрания ее, и она меня более не интересует.

Я вышел в чистую отставку и теперь могу говорить о ней как частный человек.

16 октября 1909 г. Куоккала

Примечания

НБА АХ СССР, Архив Репина, VII, А-2, К-19. Черновик. Автограф.

Вопросы, на которые отвечает Репин, были поставлены перед ним сотрудником журнала, названия которого установить не удалось, так же как и фамилию сотрудника, Иосифа Эдуардовича, к которому художник обращается в письме.

В Архиве Репина сохранился второй черновик — вариант этого же письма. Он датирован 19 октября 1909 года. Эта рукопись повторяет с незначительными отклонениями первый вариант, но обрывается посредине. Судя по тому, что рукопись осталась незаконченной, Репин, вероятно, уже не возвращался к этой теме и не отправил письма адресату.

Второй вариант рукописи дополнен одним абзацем:

«Будущее театра? Такие громадные средства выражения жизни человечества, дух захватывает от этого торжества благороднейших стремлений людского гения! Восторг и Титания высших сторон человечности» (НБА АХ СССР, Архив Репина, VII, А-2, К-17).

1. Иван Иванович Толстой (1858—1916) — ученый, археолог, был конференц-секретарем, а затем с 1893 года вице-президентом Академии художеств. С 1905 года — министр просвещения. Толстой играл большую роль в проведении реформы Академии художеств, в результате которой в 1893 году в нее вошли в качестве профессоров художники-передвижники И.Е. Репин, В.Е. Маковский, И.И. Шишкин, А.И. Куинджи и другие.

2. Имеется в виду лаборатория техники красок и грунтов, которую Репин предлагал создать в Академии художеств.