«Балаганы в Париже»

Живя в Медоне, Васнецов однажды заглянул на местный праздник. Толпа нарядных горожан переходила от одного балагана к другому, смотрела выступления артистов. Внимание Васнецова привлек один из балаганов — «Цирк». Представление еще не началось, но толпа уже в нетерпении окружила сцену, освещенную ярким фонарем... На фоне темного неба, в колеблющемся свете масляных ламп, этот цирк был очень живописен, и у Васнецова созрела идея — написать картину обо всем увиденном.

Во второй половине 1876 года художник делает для этой картины многочисленные рисунки с натуры, нанимая натурщиков. Ему постоянно не хватает денег, он просит Крамского, который в то время еще находился в Париже, помочь ему с деньгами. Крамской, как всегда, выручает, наставляет, даже находит заказчика для будущей картины.

5 октября 1876 года Крамской писал Поленову из Парижа: «...со мной теперь дядя Васнецов, который начал здесь одну интересную картину. Полагаю, что если он сработает ее, то будет картина добрая <... Сюжет, положим, не новый, но точка зрения новая и взята интересно: картина в высоту, дело уже при огне, эффекты оригинальные, выражения пропасть, народу немного, но естественно, словом, картина будет добрая...».

Васнецов работал над «Балаганами в Париже всю вторую половину 1876 и первую четверть 1877 года.

...В вечернем полумраке ярко горят факелы, освещая небольшой помост циркового балагана. Играют музыканты, зазывая публику. На сцене выделяется светлая фигура актера в костюме Пьеро, который, оживленно жестикулируя, объявляет о начале представления. Позади на скромной цирковой лошадке сидит маленькая обезьянка. Публика с нетерпением ожидает зрелища: тут и почтенные нарядные горожанки с детьми, и беднота, которая столпилась у сцены.

Главная неудача этой картины Васнецова — в ней нет ощущения праздника, беспечного балаганного веселья. Все отдает серьезностью, какой-то бытовой «тяжеловесностью»... Сам сюжет требовал иных средств выразительности, которыми еще не овладел художник... И хотя картина написана широкой, свободной кистью (уроки Парижа не прошли даром!), сильного впечатления она не производит.

Картина была куплена тогда еще великим князем, а впоследствии императором Александром III и сейчас находится в Русском музее в Петербурге. Сам художник впоследствии признавался, что тоже не считал эту картину удачной, что она не до конца прочувствованна, а писал он ее только потому, чтобы не возвращаться домой лишь с одними этюдами.

В своей неудаче Васнецов не был одинок. Репин, который затеял в Париже картину «Садко», тоже писал ее без вдохновения, напрягая все силы, лишь бы отчитаться о заграничной поездке перед Академией художеств. Кстати, именно Васнецова Репин заставил позировать для фигуры Садко: надел на него шубу с лисьим воротником и боярскую шапку, усадил, приговаривая: «Сиди, сиди, ты теперь не Васнецов, а Садко — богатый гость новгородский».

Этюд с Васнецовым «в роли» Садко получился удачным, а вот сама картина художника разочаровала. Репин писал Стасову, что с удовольствием бы уничтожил своего «Садко», но все-таки решил закончить картину и после этого возвратиться на родину. Как и Васнецов, Репин мог вдохновенно творить только в родной стороне, среди близких и родных людей, в том историческом окружении, которое «подпитывало» его впечатлительную натуру художника.

В марте 1877 года картина «Балаганы в Париже» была завершена. С волнением Васнецов послал ее и еще одну свою картину — «Чаепитие» в Салон — традиционную художественную выставку, которая проводилась в Париже: «Одни страдания кончились — картина родилась, теперь начинаются другие страдания — ожидание или refuse (отказ), или fiasko!».

Картины на выставку были приняты. Боголюбов сообщает Крамскому: «Милейший Васнецов теперь вздохнул, — сдал картину на выставку благожелательно, то есть во второй категории, а их у нас пять...».

На огромной выставке работы Васнецова разместили в конце экспозиции довольно неудачно — повесили высоко. Ни зрители, ни критика их попросту не разглядели.

Художник, несомненно, переживал эту неудачу — его работы пресса обошла полным молчанием. Но в письмах к друзьям он старался не выдавать своего огорчения, даже шутил: «Представьте себе — у моих картин толпы нет, и в обморок никто не падает. Появляются изредка фигуры в профиль и в пол-оборота к картине. Отчего это? Я объясняю это тем, что высоко повешены, во 1-х, а публика любит смотреть только первый ряд. Потом она добросовестна и смотрит залы в порядке алфавитном; по каталогу моя буква W в конце — ну она и устанет...».

Однако в конце письма он не мог скрыть горечи и обиды, «...что такое публика? — толпа! — где же ей понять! Не правда ли, ведь это настоящие причины того, что никакая шельма... Пожалуй, Вы скажете, что есть и другие причины равнодушия этой толпы. Да я-то не хочу этого знать! А то, пожалуй, будешь думать, думать... и додумаешься до чертовщины!».

Художник как бы внутренне поставил себе «предел» для беспокойства. Нельзя падать духом, нужно верить в себя. Нужно продолжать работать...

В Медоне и в Париже Васнецов отчаянно скучал среди чужой ему жизни: «Вдруг иногда почувствуешь, что кругом тебя просто одно пустое пространство с фигурами без людей, с лицами без души, с речью без слуха!».

Положение усугублялось постоянным безденежьем... По поручению Крамского он пытался заняться офортами, чтобы поправить свои денежные дела. Но на чужбине ему не работалось. «Офортов не делаю — не могу!» — в сердцах бросает он в письме к Крамскому.

Очень вовремя художника выручил П.М. Третьяков, когда приобрел для своей галереи картину «Книжная лавочка» за 400 рублей. Васнецов попросил Крамского срочно выслать ему эти деньги, чтобы спастись «от лишнего пребывания в Париже». В мае 1877 года Васнецов вернулся в Россию.